СЮЖЕТ СУЩЕСТВОВАНИЯ 

ЕФИМ ЧАЙКА: 
"ЖИЗНЬ ОДНА НАМ ДАНА" 

"Человек-легенда", "Наш Маресьев" - так зовут в поселке Крекинг Ефима Алексеевича Чайку. Каждый день его жизни - это преодоление. В свои 89 лет он продолжает бороться за жизнь, потому что уверен: лучше ее ничего нет на белом свете. Это убеждение он принес с Великой Отечественной войны, которая круто изменила всю его судьбу. 

ДО 

Ефим был старшим ребенком в исконно крестьянской семье. По зову царя семья в 1913 году приехала с Украины в Оренбургские степи, где на каждого человека "мужеского полу", неважно столетний ты старец или новорожденный младенец, бесплатно выделялось по 15 десятин земли - жирного чернозема, о котором так мечтали переселенцы. Обосновавшись в Адамовском районе, Чайки начали понемногу налаживать хозяйство. Жили небогато, но и последний кусок хлеба не доедали. Землянка три на четыре, две коровы и лошадь - они считались семьей среднего достатка. Так бы и жили, мирно возделывая пашню, растя детей, если бы не война 1914 года. О первой мировой, незаметно перешедшей в революцию, оренбургские крестьяне знали лишь по рассказам солдат, калеками приходящих домой. Ефиму, тогда еще совсем мальчишке, на всю жизнь врезался в память одноногий солдат, который передвигался по селу с палочкой. Он и у взрослых вызывал удивление, ведь инвалиды тогда были для русских людей, всегда отличающихся небывалым здоровьем, чем-то из ряда вон выходящим. Но последовавшая за революцией смута коснулась каждой семьи. Убитые, раненые, пропавшие без вести - в черный список попадали соседи, родные, знакомые. 

Гражданская война на долгие годы поломала привычный уклад деревенской жизни. Армия Дутова летом 1920 года, отступая, направлялась в Китай, по дороге заходя в каждую мало-мальски обеспеченную деревню для того, чтобы забрать в поход всю оставшуюся в живых скотину, не гнушались ничем. "Все мешки повытрусили", - вспоминает Ефим Алексеевич. Его отец вместе с соседскими мужиками, собрав весь скот, ушел хорониться в леса. А дутовцы согнали всех женщин и детей, погрузили их на подводы и увезли в Семипалатинск, откуда с большим трудом они вернулись домой. Вскоре грянул тиф, который унес в могилу многих мужчин-кормильцев. Вслед за ним пришел и голод. Ели жмых, так называемое перекати-поле, собирали грибы... На подножном корму и выжили. 

После "победы пролетариата" в России начали строить новый, колхозный строй. Ефим в 18 лет окончил четыре класса по линии ликбеза и пошел работать на шахту. Здесь и женился на совсем юной Еленке, которую дразнил, когда она была еще девчонкой-подростком, вовсе при этом не думая-не гадая, что вскоре женится на ней. К началу Отечественной войны он был уже горным механиком на заводе им. Чкалова, преподавал мастерство в ФЗУ, растил двух дочек. Жизнь потихоньку налаживалась и трагедии, как это всегда и бывает, ничто не предвещало. 

РАНЕНИЕ 

На войну Ефим Алексеевич мог не идти. У него была бронь, которая освобождала его от воинской обязанности. Но на вопрос "Товарищ Чайка, желаете на фронт?", который ему задал подполковник военкомата, он только рассмеялся, удивляясь его нелепости. "Я должен быть там, где нужен. Нужен я на фронте", - ответил он. В ноябре 1941 года в сборном полку, который формировался в Оренбурге, Ефим, получив на руки винтовку-трехлинейку, уехал на Московский фронт. Их полк дислоцировался в Загорске, здесь он, кстати, одним из первых увидел, как работают "Катюши". Восторг и страх испытывали все солдаты от одного только звука ракетной установки. Ефим со своей винтовкой, которая в те военные годы была просто незаменимой, являлся снайпером взвода и свою войну он начал и закончил всего за один месяц. В ноябре призвался, а в декабре при очередном наступлении под городом Ржевом подорвался на мине. Он помнит команду "Вперед!", потом удар в ноги, будто палкой хлестнули. Ефим успел отпрыгнуть в сторону, упал в кусты, а дальше - забытье. Наступление давно ушло вперед, свои же, посчитав, что Ефим погиб, сняли с него варежки, телогрейку, забрали оружие и гранаты. Очнулся он через сутки. Боли почти не чувствовал. Его полностью занесло снегом, лишь руки, согнутые в локтях, выглядывали из-под снежного слоя. Вторые сутки он кричал, зовя на помощь. Но все безрезультатно. Отчаяние было так велико, что Ефим решил стреляться. Нащупал рядом карабин, взвел курок, но оружие оказалось незаряженным... Ефим пролежал в снегу 52 часа. Судьбе было угодно, чтобы он выжил. Его подобрал трофейный обоз, который сразу же отправил искалеченного солдата в медсанчасть. Затем начались бесконечные мытарства по госпиталям. Больше года лечился он в больницах в глубоком тылу - в Горьком, Иркутске. Отмороженные пальцы на руках сохранить не удалось. Началась газовая гангрена на раздробленных осколками ногах, и Ефима оперировали, как ему казалось, несчетное количество раз. Он перенес девять операций. В результате без ног и фактически без рук он возвращался домой. Но повторять судьбу своих однополчан, которые, не желая становиться обузой родным, скитались по вокзалам и теплушкам, распевая жалостные песни, он не собирался. Такая мысль просто не пришла ему в голову. "Меня ждали жена и двое маленьких детей, - говорит он. - Как же я их мог бросить?". Но вернувшись, Ефим все же поставил своей молодой жене условие, дав три дня на размышление - или принимаешь меня таким, какой есть, или сразу говори, что тебе калека не нужен. Елена приняла мужа безоговорочно, хотя "добрые" соседи еще долгое время пытали ее вопросом: "Да зачем он тебе такой сдался? Оставь его, ты еще молодая, найдешь себе здорового". 

Кстати, в Орск Ефим Чайка приехал не один. С собой привез раненого солдата Стороженко, лишившегося на войне ноги, ему на тот момент податься было некуда - родной дом находился на оккупированной территории в Западной Украине. А в Орске Ефим выбил другу комнату в общежитии, договорился о пенсии. После победы украинец-однополчанин благополучно вернулся к родным. Что бы с ним сталось, если бы не поддержка Ефима, трудно сказать. Только вот врач, выписывая их, двоих, из иркутского госпиталя, скрывая слезы, сказал Ефиму Алексеевичу: "Я перед вами на колени готов встать". 

ПОСЛЕ 

Жизнь налаживалась постепенно. День шел за днем и Ефим Алексеевич мало-помалу входил в ритм новой для него жизни, где любое действие, да что там - каждый шаг давался поначалу с невероятным трудом. Жили в бараке, в котором ютились 22 семьи. Государство положило Ефиму пенсию, на этом все заботы партии и правительства, можно сказать, прекратились (а сейчас родной некогда завод навсегда вычеркнул из списков уважаемых ветеранов его фамилию, с 1995 года ни разу не поинтересовавшись судьбой Чайки). Да это, по сути, совсем и не было важным, потому что Ефим Чайка привык всегда и во всем полагаться только на собственные силы. Любовь и забота Елены были делом естественным. Она уволилась с работы в хлебопекарне сразу же, как вернулся Ефим, полностью посвятив себя больному мужу. Первый год, пока Ефим еще был беспомощнее ребенка, носила мужа на своих плечах - из бани в дом, из дома в сад. Затем, когда Ефим Алексеевич окреп настолько, чтобы самостоятельно выполнять домашнюю работу, стала главным помощником и советчиком во всех его делах. А дел у Чайки всегда было невпроворот. "У папы очень светлая голова, - рассказывает младшая дочь Ольга. - Он всегда много читал, что-то изобретал, на месте не сидел никогда. Мы, четыре девчонки, слушали его безоговорочно, как скажет - так мы и сделаем". 

Здесь остается лишь констатировать, потому что то, чего добился в своей жизни Ефим Алексеевич, не поддается никаким философским измышлениям и сентенциям о смысле бытия. 

После окончания войны у Ефима с Еленой родились еще две дочки. Как сказали бы в наше время, надо было расширяться, и Ефим решил строить дом. Свой собственный. С настоящей русской печью. И он построил. И дом, и печь сам выложил. Потом и зарабатывал себе этим ремеслом деньги. Был печником. Запрягал в тележку ишака и отправлялся в окрестные деревни. Каким чудом таскал и выкладывал кирпичи, наверное, только ему самому и Богу известно. После этого, казалось бы, что может быть удивительнее? Но Ефим начал... рисовать! "Заделался художником, - смеется он. - Уж больно сильно понравился вид северной стороны, который я наблюдал, когда ехал в поезде из госпиталя домой. Нашел в сарае фанерный ящик, отодрал крышку, на ней красками, самыми обыкновенными - половыми, и рисовал. Получилась картина. А тут соседка увидела, говорит: "Где купили? Тоже такую хочу". После этого нарисовал немало картин, дарил соседям, друзьям". Дальше Ефим Алексеевич начал рисовать клеенки. А потом стал рисовать и... ковры! На обыкновенной простыне красками наносил непривычные заморские узоры. Помимо этого ремонтировал радиотехнику, а потом, когда появились телевизоры, чинил и их. Пишу и сама не верю, что это вообще возможно. Как, не имея пальцев на руках, возможно манипулировать столь мелкими предметами, как радиодетали, представить себе трудно, тем более рассказать. Но факт есть факт. Как и то, что всего за месяц, проведенный на фронте, Ефим Чайка был награжден двумя орденами Отечественной войны I и II степеней. 

Ефим Алексеевич вместе с женой, имея большое подсобное хозяйство, выращивая домашнюю живность, подрабатывая, где только можно, обеспечили своей семье достойную жизнь, а главное - вырастили и дали образование всем дочерям. Старшие давно разъехались по стране, младшая, Ольга, вместе с сыном живет с родителями. Ефим Алексеевич в последний год сильно сдал, ослабли зрение и слух. 

Земля, сад-огород, который Ефим Чайка возделывает всю жизнь, единственное, что в состоянии успокоить все его душевные метания, залечить ноющую, кажется, никогда не проходящую боль в ногах. 

- Обиды на судьбу не было никогда, - говорит он. - Ведь война не разбирает, что ты за человек. А солдат всегда у нас безответным был. А раз у меня так жизнь сложилась, значит, так тому и быть. Ведь жизнь одна нам дана, другой такой не будет. Приспосабливаться к ней надо, как те жучки-червячки в моем саду. Диву даешься, как матушка-природа распорядила весь земной порядок, все по уму". 

Мудрость человека, прожившего такую огромную жизнь, помноженная на все страдания, им испытанные и, главное, преодоленные, - неоценима и неоспорима. Кто, молодой и здоровый, может похвастать таким отношением к жизни, в первую очередь к своей собственной? А мы все сетуем на отсутствие сюжета существования... Поиски его тем не менее продолжаются. Продолжение следует? 

                                       Ирина ОБРЕЗАНЕНКО. 
Фото Григория Горбунова и из семейного архива.