Быль

 ОТ КИЕВА И ДО САМОЙ ВЕНЫ Прошагал наш скромный земляк 

Защитник Отечества! Это звание издавна почетно на Руси. И мне, как фронтовику, хочется пожать руку каждому, кто принял боевую эстафету. Прежде всего - участникам "афганской" и "чеченской" войн. Потому что все мы - на ближнем или дальнем подступе - защищали свою Родину. Оборонялись, не жалея своей крови и самой жизни. И все-таки, поймите правильно, особую благодарность, тем более - в канун 23-го февраля - хочу воздать ветеранам второй мировой. Тем, кто сумел спасти мир от фашизма. 

Мало кто уцелел в той кровавой бойне. Их подвиг не должен остаться безымянным. Так давайте дорожить каждой строчкой военных мемуаров, в особенности - сейчас, накануне 56-летия Великой Победы и 60-летия со дня начала Великой Отечественной войны. 

Вот как, к примеру, запомнилось военное лихолетье нашему земляку, Александру Максимовичу Шмелеву: 

- В сорок первом году, во второй половине июня, меня призвали в армию. Эшелон с призывниками шел из Чкалова, как тогда назывался Оренбург, в Москву. Как раз по дороге я и узнал, что началась война. Поезд остановился на окраине Киева. Когда разгрузились, нас стали распределять по группам. Меня направили в расчет зенитно-артиллерийского орудия. Буквально на ходу учился стрелять, осваивал новую технику. Но стреляли мало: не хватало снарядов. 

Между тем в киевском небе то и дело слышался пронзительный гул самолетов. Невооруженным глазом можно было, как правило, разглядеть кресты на фюзеляже. Немецкие бомбардировщики безнаказанно летели над Киевом. Мы все ждали, что появятся наши истребители. Но, увы. Не раз и не два приходилось видеть, как наши одиночные самолеты тут же сбивались немецкими летчиками. Не знаю, как другие, но я очень переживал беспомощность советской авиации. Истинное положение дел наши командиры не сообщали. Да и не было никаких предпосылок для паники. Приходилось по делам бывать в центре Киева. И что характерно. Мирное население вело себя вполне обычно. Работали фабрики и заводы, магазины и столовые. Вроде, никакой войны и не было. 

Но 19 августа, когда наша часть покинула столицу Украины, направившись на восток, мы увидели весь ужас. Бесконечные колонны беженцев и гурты скота… А их бомбит и расстреливает из пулеметов вражеская авиация. Прямо на моих глазах гибли сотни наших солдат, не говоря уже о стариках и детях, то есть абсолютно мирном и беззащитном населении. Особенно трудным был 250-километровый переход до станции Лиски. Шли беспрерывные дожди, машины то и дело буксовали, и мы, помогая вытаскивать многотонную технику из грязи, выбивались из последних сил. Питались очень плохо, да еще и вши донимали,. Одним словом, со стороны, наверное, смотрелись не бравыми гвардейцами, а какими-то бомжами. И лишь иногда, с помощью медиков и интендантов, удавалось привести войска в должный порядок, хотя бы - дать возможность как следует отдохнуть. 

Вскоре по железной дороге нас перебросили под Харьков. Боевые позиции - на самом берегу реки, километрах в трех от передовой. Отчетливо были слышны не только орудийные выстрелы, но и даже пулеметные очереди. Себя старались без надобности не раскрывать. Маскировались, как могли. Помню, как над нашим артиллерийским расчетом на бреющем полете прошла вражеская эскадрилья. Но бомбы не упали. Ну, думаю, пронесло. Не тут-то было. Через некоторое время служба оповещения предупредила о новой опасности. Возвращающиеся с бомбардировки "юнкерсы" могли спикировать на мост, который мы как раз охраняли. Так, в принципе, и случилось. Только противнику не повезло. Ни одна сброшенная бомба не достигла цели. Да и мы сплоховали, не успев развернуть орудия на сто восемьдесят градусов. С другой стороны, то обстоятельство, что не встретили врага огнем, сыграло даже на руку, поскольку не обнаружили себя прежде времени. 

Наш объект бомбили по 10-12 самолетов, причем почти каждый день, но прежней внезапности мы не допускали, вступая в бой на дальних подступах к мосту, тем самым не давая возможности прицельно отбомбиться. В итоге мост стоял целым, и по нему днем и ночью шло подкрепление - пехота, артиллерия и провиант. И хотя свою боевую задачу мы выполняли сполна, жили как бы в неведении. Полноценной информации, что делается в стране и на фронте, никто не предоставлял. Не было ни почты, ни газет, ни тем более лекций политработников. Вдобавок кормили плохо, а потому приходилось "шастать" по деревням, чтобы добыть хоть что-то съестное. Натиск врага сдержать не удалось. Поступил приказ отступать. До самого Дона. Помню, что когда дошли до реки, многих моих сослуживцев охватила паника. Да и как иначе, если на переправе творился настоящий кошмар. Особенно - в прибрежном лесу, где в одночасье скопились сотни машин и тысячи солдат. И тут - ожесточенная бомбежка. Что творилось вокруг - уму непостижимо. Все взлетало на воздух, словно игрушечное - и подрубленные под корень вековые деревья, и армейская амуниция, и даже гусеничная техника. Воздух вокруг пропитался кровью… Из окружения выбирались по одному, глубокой ночью. На следующий день нашел свою часть. Многие однополчане при переправе погибли, многие - утонули, но вот что характерно: никто из комсостава и тыловиков серьезно не пострадал. Зато штабисты успели оформить на меня "похоронку". Да еще и отправили по домашнему адресу. В этом, к слову, я убедился лично, но лишь после войны, когда приехал домой на побывку. Не прошло и года, как я получил возможность хоть немного поквитаться за погибших однополчан. Из разбитых при отступлении войск сформировали Наш 723-ий зенитно-артиллерийский полк, в основном сформированный из окруженцев, в ноябре 42-го выдвинули на передовые позиции близ Сталинграда. К тому времени здесь была остановлена, а затем и окружена мощная группировка врага. Фельдмаршал Паулюс не раз и не два предпринимал попытки прорвать блокаду, в особенности - воздушную. Но тщетно. Немецкие самолеты, стремившиеся к Сталинграду, удавалось сбивать все чаще и чаще. В то время, кстати, я был младшим сержантом и командовал зенитной установкой. 

И тут поступает команда: двигаться на запад, в сторону станции Котельниково. За ночь, помню, пришлось преодолеть около 80 километров. Торопились не зря. Как только окопались и заняли боевые позиции, услышали со стороны противника рев танковых двигателей и артиллерийскую канонаду. Это шли войска на выручку Паулюсу. Нам, зенитчикам, был отдан приказ - стрелять по наземным целям. И мы стояли насмерть. Вот где, уверен, я получил настоящее боевое крещение. Уничтожал танки прямой наводкой, да еще в считанных метрах от себя. За этот бой, к слову, и был удостоен высшей солдатской награды - медали "За отвагу". 

Весной 1943 года появилась надежда на скорую победу над врагом. У нас появилось самое современное вооружение - крупнокалиберные пулеметы системы ДШК. Теперь, чтобы оборудовать боевую позицию, хватило одного часа, тогда как прежде уходило до пяти часов. Это, естественно, сказалось на боевом духе. Мы научились воевать и, преодолевая упорное сопротивление, освободили Донбасс, затем Мелитополь и другие украинские города. 

За успешные бои в Крыму приказом Верховного Главнокомандующего нашей дивизии присвоили звание "Гвардейская", а заодно наградили орденом Богдана Хмельницкого. Наш полк был удостоен ордена Александра Невского и отныне стал именоваться 109-ым гвардейским зенитно-артиллерийским. Высокие награды Родины не обошли наиболее отличившихся солдат и офицеров, в том числе и меня. Орден Отечественной войны второй степени был вручен за очередные сбитые самолеты противника. Линия фронта уходит все дальше на запад, а мы, умелые зенитчики, словно топчемся на одном месте. Нашу часть надолго оставляют в Крыму. Почему? Как потом оказалось, вовсе не зря. Именно нам доверили охранять небо над Ялтой в то самое время, когда Сталин принимал у себя глав стран-союзников - Америки и Англии. 

Следующий этап - Венгрия. Охраняли мост через Дунай в Будапеште, помогали нашим войскам в боях у озера Балатон, а потом двинулись на австрийскую столицу Вену. После ее взятия, полк направили на запад. Не дошли, наверное, сотни километров до Праги, когда узнали, что война закончена. В честь Победы нам выдали по 100 "наркомовских" грамм, и мы достойно отметили знаменательное событие. Радость была неописуемой! Это, поверьте, было для меня лучшей наградой. 

Кстати, меня до сих пор частенько спрашивают: 

- Александр Максимович, как же так? Вы прошли фактически всю войну и в то же время заслужили лишь считанные боевые награды. Не обидно ли для Вас, боевого артиллериста, на счету которого не только сбитые самолеты, но и подожженные "тигры", столь скромная оценка пятилетнего ратного труда? 

Что тут скажешь? Будучи председателем Октябрьского райсовета ветеранов, я часто посещал первичные организации. Особенно запомнил разговор с ветераном войны В. Щербаковым, тихим и скромным человеком, который никогда и ничего не делал напоказ. Когда, помню, спросил его, почему так мало отличий, он, потупив голову, ответил: "Так уж получилось…" 

А Щербаков, между прочим, прошагал пехотинцем тысячи военных верст. Неоднократно ходил врукопашную. Как свидетельство героизма - два ранения в ногу и третье - в плечо. И каждый раз, после излечения в тыловых госпиталях, он возвращался на фронт. Но всякий раз - в составе очередной маршевой роты, где никто не знал (да и не мог знать) о предыдущих заслугах и, соответственно, заполненных перед ранением наградных листах. Так и оказался бравый солдат обойденным вниманием. Но ведь ранения никуда не делись. Да и документы - тоже. Поэтому никто из ветеранов, близко знающих Щербакова, не удивился, когда, в самый канун 50-летия Великой Победы, ему был вручен орден Отечественной войны первой степени. Даже, на мой взгляд, могли бы вручить - пусть и с полувековым опозданием - два ордена, а то и три. 

... Фронтовые воспоминания и многочисленные ветеранские заботы - это, фактически, все, что осталось у Александра Максимовича. Что постоянно греет ему душу и сердце, невзирая на выпавшее под старость одиночество. Ни любимой жены рядом, ни детей… Но кто сказал, что жизнь прошла? - Метель бы вот только утихомирилась, - глядя за окно, говорит мой собеседник, - тогда и давление, глядишь, уляжется, и сердце перестанет щемить. Нам жить надо! А ему, между прочим, 79. Молодец! 

М. ЛЫЛОВ, 
инвалид Великой Отечественной войны.